В полной тишине, в густом тумане, качается мокрая веточка старой-старой сливы... Такой старой, что наверное очень скоро ей надо будет умереть. Тогда приедут равнодушные дядьки из ЖЕКа, спилят ее, как они сами говорят, ко всем чертям, и вывезут за город, где из ее тела - старого, тяжелого и больного, бомжи соорудят костер и будут всю ночь поругивать - сырая, мол.. А пока - эта мокрая веточка и ты. Ты стоишь, нет ты находишься. Или все же стоишь? Не знаю. Тебя разрывает ощущение пропасти между этой веточкой и тобой. Ты не стоишь, в душе - ты плывешь в волнах холодного равнодушия всего ко всему. С другой стороны - ты вполне реально стоишь на мокрой и грязной, заваленной окурками и раздавленными шприцами земле. Ты не можешь думать ни о чем. Ты не думаешь. И главное - молчишь. Нарушить эту сташную тишину сейчас так же страшно, как и кощунственно нарушить покой этой старой сливы, которая знает, что это последнее лето пронеслось, словно летний же ливень и зима, которая еще больше опалит ее выгоревшую душу. И кажется не дождь и не туман намочили ее ветки, а сама она плачем вслед уходящей жизни, плачет, зная, что не так уж много она и повидала и почувствовала, пока жила. Зная, что те сотни людей, которые ее калечили, забирали ее плоды, они даже не вспомнят о ней в потоке своей жизни. Мы из разных миров. Но у нас одинаковая жизнь - жизнь, которая когда-то кончается. И это закон, переступить через который не сможет никто и ничто. И умирая, или зная, что умрем, мы понимаем, что не так много зделано, что не так много увидено... Не так много прожито. Ты коснешься пальцем к этой веточке - и словно ток, тебе передастся весь холод, весь страх и ужас этой веточки - молодой и сочной, перед скорой смертью. Когда умирает старое, обязательно гибнет и что-то молодое. Может в душе, а может нет - как повезет. По телу побегут муравьи, и холод скует все тело - ты в полной мере погружаешься в эту пропасть - туман и холод. А безжизненный бетон вокруг молча смотрит на тебя, сам мучаясь под слоем неискоренимой сыросит и ему плевать на тебя со всей высоты девяти этажей. Он привык уже плевать на все. Ему все равно - то ли двое лучших друзей дерутся в пять утра под окнами, то ли парочка, обнаглев под старой сливой, ломает березку и усиленно хекает под акомпонемент летней дискотеки, то ли полумертвый наркоман, всаживает себе смертельную дозу, что-бы как то кончить эту проклятую Богом жизнь. Он смотрит на нас годами и устал уже смеяться, потом плакать, а теперь уже и кричать - он просто молчит, отдавая постепенно приходящим поколениям все отчаяние и страх предыдущих. Ты теряешься в этом, не в силах сопротивляться безнадеге серого осеннего вечера. Ты хочешь что-то сделать - но что?! Ты сходишь с ума. И когда уже почти рядом та грань, после которой твой мир перестает быть миром и нашим, грань, около которой постоянно стоит чуть не треть наших соседей и знакомых, когда эта грань уже почти раздавила тебя просто близостью своей, к твоей руке вдруг коснется что-то дерзко теплое и нежное. Даже не поворачиваясь, ты улыбнешься и склонишь голову мне на плечо. Моя рука крепко сожмет твою и не отпустит уже долго-долго, пока мы не придем домой. А там я заварю крепкий чай и мы сидя под одеялом будем почти молча любить этот теплый, милый осенний вечер. А старая слива во дворе улыбнется, качнет веточками, и ее слезы вдруг станут теплыми, веточки на минуту качнутся, словно желая - в добрый путь вам, молодые!, а еще через минуту последняя маленькая жилка сока в старом, добром теле вдруг сожмется и лопнет, что-бы весной пришли дядьки из ЖЕКа и спилили ее, как они говорят, ко всем чертям, и отвезут за город, где бомжи, соорудив костер, будут сидеть возле него и радоваться, что скоро будет тепло и лето, а слива, блин, все-таки сырая... Береги свою молодость, моя милая, береги ее... Тебя об этом просит эта старая, опытная слива - хоть и чужая нам, но умирающая и несчасная, как человек... Ну как? Слезы были? Нет?! А в обморок кто-то падал от эмоционального потрясения? Тоже нет?! Совсем обнаглели! Кому ж я все это придумывал? :-))) Heet |
