А.: Давай с самого начала. Как ты столкнулся впервые с Янкой, и что ты
о ней подумал? Н.: Угу. Повелось так. Седьмого августа в Симферополь приезжали люди
мой день рождения. Летов и Янка тогда я еще не знал, что они есть,
впервые в Тюмени послушал, мне очень понравилось. Но, кстати, я
оговариваюсь, мне Летов сразу не понравился почему-то. Я не знаю. В
смысле как понравился, но другое отношение было к нему. Вот. Они
поехали на мой день рождения. Поехали в Симферополь. И мы как-то так
состыковались. Народу было очень много. И я впервые Янку там услышал,
на его, Летовском альбоме. А.: Некрофилия? Н.: Да-да, там, где она поет о том, как ей хуево. Мне как-то так
вкатило, так, интересно, думаю я. Ну, правда, не ново, потому что Умка
тогда я знал Аню Герасимову. И тут, значит, когда приезжаю в
Симферополь, смотрю какой-то паренек в очках, ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА мне
уже сказали. И рыжая такая девочка подходит ко мне. Хип-одежда,
понимаешь, такая тусовочная. Они приезжали с Кузей (Черным Лукичом).
Это, говорит, я, вот так вот. А я песни тебе хочу спеть. Честно
говоря, всех было очень много. Настолько много всех было, что не
хватало на всех энергии. Я думал, тем более, о том, как бы людей
разместить. Потому что мне в Симферополе, честно говоря, вообще
напряжно жилось. И со вписками там очень стремно было. 87-й год, лето.
Потом у меня грянуло следствие, и после того, как я уже вышел, в 88-м
году, был панк-фестиваль в Тюмени. И вот там мы с Янкой основательно
встретились. Делала Гузель этот фестиваль. Янка там была. Ну, Янка,
видишь ли, она раньше-то (когда она в акустике) была очень скромная. У
меня есть просто возможность сравнивать. Она не была затурканная, у
нее было очень много энергии. Ну, как у музыканта, которому есть, что
сказать и который на рубеже самореализации. Янка тогда была очень
скромная, и очень много было энергии в ней. Очень много. В Тюмени, 88
год. Ой, что же я говорю! Еще в Новосибирске, в 87-м году, зимой, я
приехал, она меня встречала. У нас очень хорошие были отношения. Мы
как бы были брат и сестра. В последнее время вот все изменилось
Конкретно. Просто Янка вышла на топ. Я боялся. Я не знаю, почему у нас
стали плохие отношения. Ну, наверное, все-таки ревность моя. Ну, я
ревновал ее. Я уже потом понял, с каким человеком мне посчастливилось
познакомиться. Бедная девочка, если б она знала, на какой путь она
встает... Она вовремя ушла. Вовремя. И ты знаешь, еще я скажу такую
вещь, что на душе спокойнее стало. После ее смерти. Хотя, в общем-то,
я не могу поверить до сих пор, что ее нет в живых. А.: То есть ты считаешь, что если бы она ушла позже, то есть, как
полагается своим сроком, то было бы хуже? Н.: Ты знаешь, из каких соображений я говорю, что вот хорошо? Причем и
у Гурьева тоже какое-то спокойствие мы с ним говорили по телефону.
Забегу вперед немного… Когда я узнал, что с ней случилось, у меня
что-то стало... Не, ну я не знаю. Тут, по-моему, говорить даже не
приходится, какое было состояние. Но потом, вечером, стало спокойно.
То есть, такое спокойствие на душе было! Как будто, облегчение
какое-то. И знаешь, исходя из каких соображений, я это говорю?
Девчонка издергалась. Боль, это же, в принципе ты что, это же мрак.
Она молодец, она правильно все сделала. Хоть, слава богу, отмучалась. А.: Ты знаешь, мне говорили, значит, ну, такая Марина Тимашева, тебе,
наверно, известна? Н.: Известна, очень известна. А.: Вот. Она, значит, говорит, что, в принципе, вот так она об этом и
написала в Экране и Сцене (такой маленький некролог был на нее) про
Янку, что когда уже совсем плохо, когда депресняк такой мучит, в
принципе, это не плохое настроение, а это есть болезнь, и это надо
лечить. И приводит в качестве примера Ревякина. Вот, говорит, человека
вылечили, он живет и поет. То есть то, что составляло Димку, оно и
есть; и вот здесь тоже все знали, что полгода у нее была депрессия,
она за эти полгода четыре раза уходила из дома. И что все знали. Н.: А ты знаешь, от чего это идет? Вот боль, все это. Это же от эго.
Это же человек от эгоцентризма человек, который поставил себя в центр
мироздания... Дело в том, что это очень страшная вещь. Я не согласен с
Мариной Тимашевой, что это болезнь. Это сие состояние, оно искусственно. А.: Оно искусственно, но Ревякин живет... Н.: Понимаешь, просто в условиях этой страны это болезнь. В условиях
этой страны. И Димка, просто, по-моему, соприкоснулся с Джимом
Моррисоном. И он врубился, что он - Джим Моррисон. Это правильно все.
Все верно. А что касается Марины Тимашевой - она же, в общем-то, из
других позиций все видит. А вот у меня есть возможность сравнивать
Янку... И я к ней не как к музыканту всегда относился... А потом,
знаешь, на чем я себя ловлю? Наверно, я все-таки об этом скажу. Она
стала известной и знаменитой ну, в определенных кругах... Нет, зависти
никакой, честно, не было. Что-то другое. Почему у нас с ней
отношения-то испортились?.. А, ну да, ревность. Я хотел, чтоб она была
только моей. Я-то, в общем, и пленку эту вывез во Владивосток. А.: Какую пленку? Н.: Пленку Великие Октябри, она и записалась тогда. Электрическая. Вот
с ВЕЛИКИМИ ОКТЯБРЯМИ пленку, Деклассированным Элементам я послушал
раз, послушал два - и мне захотелось еще больше слушать. Я такого еще
не слышал. То есть, настолько клево. Я не говорю о музыке, музыка
вторична. И вот впоследствии, кстати, такое электричество вот именно
ВЕЛИКИЕ ОКТЯБРИ ей сделали звук. И то, что она начала работать на
другом звуке... Мне так кажется, что это чушь. Так нельзя. Это не ее.
Зачем? А.: Это, в смысле, где Ангедония? Н.: Ну, на звуке ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ. На Летовском звуке. В принципе,
Егору было предъявлено серьезное обвинение. Если он меня поймет, а он
поймет... в общем, он повинен в смерти Янки. Такой как раз звук
определил ее смерть. Потому что звук ГО - это не просто звук, это
человеконенавистничество. ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА - это государственная
музыка. Летов разговаривает на языке государства, только другими
методами. И вот он злой. Чувствуется, что его когда-то очень сильно
рубанули. Когда-то он был таким парнем добрым, я чувствую. А вот эта
злоба, это человеконенавистничество, в принципе, определило наши с ним
отношения впоследствии. А.: Можно, я тебя перебью? Ты знаешь, один панк из Барнаула, который
жил со мной в гостинице на Индюках , сказал, что Летов не панк в силу
того, что он добрый. Н.: Егор - безответственный молодой человек! Эй, брат любер, где твой
кастет? - в итоге знаешь, что родило? Гопота вся Летова слушает! Та
гопота, которая избивает наших сестер и братьев! Насилует! Я не ангел,
я через ненависть прошел к тому состоянию. Да, я ненавидел, да, и
насилие было. Но это я четко знаю, что этого теперь не будет. Никогда
со мной этого теперь не будет. Я вообще считаю, что вообще к любви
только через ненависть можно прийти. Это естественный путь. Есть,
конечно, индивидуумы, в которых заложено быть добрым. Тем более, как
считает твой панк из Барнаула, если Егор добрый, то почему бы ему не
делать хорошее, доброе?.. Хотя, в принципе, я сейчас сам себя ловлю на
слове может быть, у него будут другие альбомы, но он будет жить. Янки
уже нет... Вот люди, которые играют панк-рок, их можно увидеть, кто
они: настоящие, ненастоящие. Панк-рок - это всегда эпатажность. В моем
представлении - это эпатажность, это нарочитость, это наигрыш, это
экстравагантность, в конце концов. А.: То бишь, это не есть естественное состояние человека? Н.: Конечно, нет! Конечно, нет, ты что! Ничего общего с естественным
панк-рок вообще не имеет. А столько боли накачивать людям... Жалко,
хорошая она была. А потом вот, не, потом я ее ненавидел. А.: Потом это когда? Н.: Ну, вот последний год у нас с ней не клеилось ничего. Она стала
другой, она стала какой-то косноязычной. Я иногда даже думал: Ни фига
себе, думаю, блин, тут, понимаешь ли, 13 лет в движении, всяких
повидал. А тут какая-то, простите меня, девонька, блин, мужичка. То
есть, вот такое даже было. Правда, говорят, о мертвых либо хорошо,
либо ничего. Но я не поддерживаю. А.: Ну, сейчас-то о живой еще говорим пока... Н.: Вот именно. Я не поддерживаю эту точку зрения. Мертвых нет на
самом деле. Нет мертвых. А знаешь еще почему, наверное, было спокойно?
Все-таки есть в нас языческое начало. Когда умирал человек у
язычников, они пели песни, радовались тому, что человек переходит в
другой мир. Просто протусоваться в другой мир - ведь клево! То есть
никогда не верили в ту самую смерть. Христианство принесло это -
какую-то смерть. И вот Янка-то, она была, наверно, язычницей все-таки. А: Ну да. Так уже, ты знаешь, такая телега была, что вот такое
естественное продолжение жизни именно как самостоятельный ход отсюда -
из этого мира - эстетическую сущность этому дал Сашка Башлачев своим
уходом. Понимаешь, то есть вот все поняли, что есть такой закономерный
финал, что это круто, что так должно быть. Н: Я не знаю даже, что на это сказать - чушь собачья. Например, я сам
того. Я СашБаша знал. Сашку я хорошо знал. Ну, как хорошо - в смысле,
мы были знакомы. Мы даже сейшенок варили вместе: сидели друг напротив
друга; он мне - одно, я ему - другое. Кстати, вот. Дело в том, что
Янка очень хорошо знала Сашу Башлачева. Даже, по-моему, чересчур
очень. Ну, это их интим... Я надеюсь, они сейчас встретились. Муж да
жена - одна сатана. Встретились хоть теперь - со свиданьицем их, так
сказать. Один вылетел, другой утонул нормально! Не это показатель
вообще! Когда вздергиваются музыканты, поэты и вообще интеллигенция
люди - по-моему, ни в одной стране такого нету. Так вот насчет Саши. Я
не знаю, я-то от него таких слов не слышал, но вот Измайлов (автор
статьи "По ком звонил колокольчик" в газете "Молодой дальневосточник"
- прим. ред.) говорит, что Саня, якобы, утверждал, что нужно жить так,
как если бы в соседней комнате ребенок умирает твой. Вот так вот. Надо
всегда чувствовать это. Вернее, надо чувствовать, что в соседней
комнате умирает твой ребенок. С такими мыслями, простите меня. Ну,
что, иным людям хуже бывает. Я так думаю - это не выход. Хотя кто от
этого застрахован? В этой стране человека можно поставить в такую
психологическую ситуацию, что у него выхода не будет. И что касается
Янки... Ну, здорово, блин, хорошо, что она не влетела в эту ситуацию
гораздо круче. А с ней, кстати, было уготовлено... Кстати, те парни,
которые сейчас пишут о ней, и прочее вот тоже я их не понимаю. Я имею
в виду таких маститых, скажем, критиков. А где они раньше-то были? А
что, они свои задницы не могут с места поднять? Пускай поехали бы в
Тюмень. Съездили, посмотрели бы. Почему они такие неподъемные? Вечно
пишут после смерти. Ты понимаешь, дело в том, что когда я впервые
столкнулся с концертами, это где-то второй год у меня длится, скажем
так, конкретно концерты (такие, в смысле - официальные), когда они
заканчиваются, я боюсь. Я боюсь, когда заканчиваются концерты. Я
бездомный человек, я полностью завишу от настроения хозяев. Ты знаешь,
это, кстати, очень сильно влияет. Можно, конечно, говорить о том, что
все люди клёвые, все люди братья. Но тут какая ситуация получается:
иногда хочется своего. Да не иногда - всегда хочется своего угла. И ты
знаешь, на чем я стал ловить себя? Может быть, это неправда, но я стал
себя ловить на том, что я хочу угодить хозяевам квартиры. Как-то быть
постоянно уматно-веселым, чтобы только не выгнали. Это стало посещать
меня. И вот, в общении с Янкой у меня тоже такое было. Я объясню
сейчас все. Дело в том, что когда мы все общались в Новосибирске,
настолько мне не хотелось, чтоб она кому-то еще принадлежала, был
такой момент, что я начинал, там, ей грубить, хамить, - ну, нравиться,
так сказать. И чувствовал себя привязанным к ней. Я что-то даже и не
знаю, у нас настолько хорошие были отношения, а вот все испортилось.
Дело в том, что, по-моему, Летов рассорил нас с ней. И Янка ушла. А
что? Янка ушла. Она ушла погулять. Ей скучно с нами со всеми стало.
Она, наверное, полюбила какого-то человека. Все-таки она иногда
забывала, что она женщина. Все-таки не женское это дело петь такие
песни. Дом горит, козел не знает, дом напился и подрался. Зачем же
так? Женщина она. Хорошая песня, хорошая, жизненная. Кстати, на раз ее
воспринимают буквально все. У меня была ситуация в Находке. Находка -
это супермажорский город по всем критериям. Супер! И там, значит, все
ездят на машинах на японских. А мы с Димой Широким приехали - у меня
там сестра. Там интерклуб уматнейший, там есть такой человек - Витя.
Там, во-первых, всегда спиртные напитки по госцене шампанское 8,50
стоит, представляешь? - и вот Витя нам там помогает. У них дефицит
общения. И вот я тут говорю: «Янку тут можно поставить?» «А что за
Янка?» Я говорю: «Янка - ну, это которая умерла ». «А, во-во-во, мы о
ней слышали. Люди, которые ничего общего не имеют с тусовкой. То есть
вообще. Я ставлю эту кассету, он говорит: «Продай». Я говорю «Не могу.
Не моя, и вообще. Переписать», - говорю, - «могу, а продать – нет».
Ну, еще бы я Янку продавал! Не потому, что она, там, непродажная - это
чушь собачья... Кстати, вот эта хренотень откуда-то идет - непонятно.
Какой-то мудак когда-то сказал: Борис продался. В смысле - продался?
правила игры такие: берет в руки гитару человек - все. Начинает он
петь песни, которые популярны сейчас (вот Янка, в частности) - все,
это значит, ты будешь за это получать деньги. Или кто-то будет за это
получать. Это рок-н-ролл, черт возьми. К нему серьезно не относиться -
себя не уважать. И Янка, может быть, просто нагнетала, может быть, она
и чувствовала, что она стала конъюнктурна. А.: Ты знаешь, я ее очень мало видел, всего три раза: Череповец, ДК
МЭИ (как раз вот, ты, Янка и Егор, 17 февраля 90 года)... Н.: Тогда было у нас с Егором перемирие. Это, наверное, сказалось на
зале. А.: Да. И еще раз в Зеленограде... Н.: Вот как раз в Зеленограде у нас с ней было плохо. Когда Витя
Пьяный подошел к Янке. Янка, между прочим, тоже некрасиво себя вела.
Иными словами, все мы там были хороши. В рожу бы нам настучать! А.: Там она мне показалась очень замученной. Знаешь, такой сидит
милый, добрый человечек, очень весь замученный, затраханный, как
только можно. Н.: Пообщайся с Летовым, пообщайся. Посмотрим, что с тобой будет. Это
сумрак. Ну что я... Что о Янке? Веселая была она очень. Ей на язычок
лучше не попади. Суеверная была. Хихикала все время. А.:Суеверная, в смысле, черные кошки, все это? Н.: Нет. Весело суеверная. Как бы это сказать? Ну, например: «Ой,
чтой-то я боюсь!» Потом, она за последнее время стала догадываться,
кто я. А.: То есть? Ты хочешь сказать, что она принимала тебя не за тебя? Н.: Нет, она стала догадываться, кто я. По-моему, напрасно. А.: Ты этого не хотел? Н.: Да нельзя людям догадываться. Это не позерство. Я - дьявол, я
здесь не случайно в этом мире. А.: Все мы не случайно. Н.: И вообще, дьявол - это мерзкое слово. Ну ладно, это я так. Меня
вот сюда, так сказать, чтобы я здесь... А Янка - нету рая, нету ада –
дождичком вернется, ветерком прошумит. Она удачно гармонировала со
сферой. И с планетой. Так что все нормально - она растворилась. А тело
- да что тело? Кусок мяса! Господи! Плоть. Она стала ей не нужна.
Песня, может быть, появится - Русалочка, памяти Янки Дягилевой.
Русалочка. Будет она пугать там рыбачков! Она будет! Она ведьма еще та
была. О-ох, она будет, она оттягиваться сейчас знаешь, как будет! И
смех у нее. Смеяться она будет. У нее смех такой какой-то - я даже не
могу изобразить этот смех. Ну, вот и все, наверное. Мне больше нечего
сказать.
Другие материалы по теме
|
