Следует указать, что мы, в отличие от А. Воина, исходим в нашем анализе из личности самого Ницше, а не только его маски-протагониста Заратустры. Автор всегда живей, сложнее и, наконец, “историчнее” сколь угодно блестящего и неуловимого персонажа. Это следует учесть, дабы не дать увлечь себя риторикой Заратустры – чтоб не стать в конечном счете одним из персонажей мира (театра?) Ницше. Всерьез следует принимать не столько аргументы Заратустры – и спорить с ним, – сколько, пожалуй, систему отсылок и “ускользаний” самого Ницше. Едва ли при таком рассмотрении появится надобность в сомнительной, на наш взгляд, аргументации против мыслей Заратустры от имени “здорового искусства”, будь это Толстой и Бах или Солженицын и Вивальди. Бездумно используя ницшевские метафоры, вроде “жизни”, “здоровья”, “полноты сил” и т. д., мы рискуем быть вовлеченными в игру по чужим правилам.

А. Воин уходит от привычного “реабилитационного” (как, например, у Свасьяна) противопоставления гениального художника и мыслителя – фашистскому “пророку”, сведенному к пропагандистскому цитатнику. Всякой философской и политической идее последних двух веков приходилось проходить “испытание улицей” – вульгаризацией, опошлением, растворением в банальности, которая – с другой стороны – только и делает эти идеи исторически действенными. Дело не в том, чтобы выставить счет великим идеям: якобинскую гильотину – Руссо и просветителям, ГУЛАГ – автору “Капитала” и пролетарским самоучкам, Освенцим – создателю “Заратустры” или провозвестнику заката Европы. Если же исходить из “позитива” – теоретического и практического, то нельзя не увидеть, что Просвещение обусловило развитие современной науки и цивилизации, марксизм заложил основы всей новейшей методологии социального познания и социальной эмансипации развитых западных обществ, восходящая к Ницше культурно-критическая традиция – включая весьма чтящих его постмодернистов – стала основой философского самопознания современности и… Вот тут ряд обрывается. У Ницше (если угодно – Заратустры) нет социального “позитива”, даже как утопического проекта. Гётевский – точнее, фаустовский – “народ свободный на земле свободной” у Ницше, как верно заметил Томас Манн, слабо отличим от “нового порядка”, каким он, по крайней мере, виделся его создателям. Эти лемуры на досуге были не прочь перечитать сочинения доктора-остроумца...

Как разобраться в зловещем переплетении освобождающего познания и вымученной безвкусицы, отделить подлинного открывателя “неприятных истин” от паясничающего демагога? Нам представляется, что ответ – единый образ Фридриха Ницше – можно найти только в истории, в противоречиях и идеологиях (позитивизм, дарвинизм) той эпохи, ценности и условности которой он страстно отрицал и тем сильнее для нас – сегодняшних – был с ними связан. Вот как написал об этом Томас Манн: “Не фашизм есть создание Ницше, а наоборот: Ницше есть создание фашизма; я хочу этим сказать, что Ницше, в сущности чуждый политике, не может нести моральной ответственности за фашизм, что в своем философском утверждении силы он, подобно чувствительнейшему индикаторному инструменту, лишь уловил и отметил первые признаки нарождающегося империализма и, точно трепетная стрелка сейсмографа, возвестил западному миру приближение эпохи фашизма, которая для нас стала действительностью и останется ею еще надолго, несмотря на то, что в войне фашизм был побежден”.

Эпоху, когда были написаны эти последние строчки, уже можно считать прошедшей, но она еще не стала совсем “остывшей” историей, как Ницше – всего лишь темой многочисленных статей и диссертаций. Это прошлое еще с нами.