Алексей Цветков

Я родился второго марта,
Как герой вулфовского «Теста»,
Кислоты в котором,
Не больше, чем в камне теста.
Но, позвольте, а где же рифма
Со словом «марта»?
Тут подходит место рождения — Нижневарто…
Перебью вас, а будет рифма со словом «рифма»?

«И так далее, и так далее, и так далее», как любил говаривать Иосиф Бродский. Я писал бы такое или писал бы о тех, кто пишет такое, если б не светился от ненависти. Поэтому я расскажу о дне своего рождения иначе.

2-ого марта 75-ого, пока я делал первые в своей жизни глотки таёжного воздуха в Нижневартовске, немецкие анархисты безо всякого суда покинули тюрьмы, безо всяких билетов сели в лайнер «Люфтганзы» и свободно отбыли на восток. Это показывали в прямом эфире бундес-телевидения. Заключенных анархистов обменяли на захваченного их товарищами Лоренца, кандидата в канцлеры. Прессе не удалось встретиться с ним в тот же день. Хорст Малер отказался выйти из тюрьмы, ссылаясь на то, что его трактат «Другие правила дорожного движения» ещё не готов, а заключение создает идеальные условия для подобных сочинений. Тысячи людей аплодировали этим громким пощечинам империализму.

Я родился в этот день. Это никак не связано. Если только однажды я не захочу связать.

Они родились для жизни, которой ещё нет и создание которой только и может нас оправдать, считал Ванейгем. Чтобы научить рабов решать судьбы своих хозяев. Чтобы подкрепить детские претензии современной теорией и не менее современным оружием. Чтобы взорвать стену между личной и всеобщей историей.

Они называли окружающих «рыночными питекантропами», имея в виду, что эволюция уже шагнула дальше и на повестке дня война двух разных видов человека, между которыми не может быть компромисса. Представьте себе войну умелого кроманьонца против безлобых неандертальских орд. Насилие – единственный способ коммуникации.

«Лежите тихо, в конце концов, это не ваши деньги!» — кричал распластанным сотрудникам банка Хорст Малер, стреляя для понятности в потолок. Из адвоката в боевика он превратился, когда понял, что деньги вообще не могут быть чьими-то. А вот им, деньгам, наоборот, принадлежат все. Все люди прежнего вида. Если вы не сторонник эволюции, замените слова «прежний» и «новый» на слова «нормативный» и «другой», смысл от этого не очень пострадает.

Однажды, открыв дверь конспиративной квартиры на Кнезебекштрассе, Малер встретился взглядом с дулами двенадцати пистолетов, смотрящих на него. «Мои поздравления, джентльмены» — говорит он, поклонившись. Думаю, он поздоровался именно с пистолетами. Все, кто боялся и соблюдал закон, были для людей нового вида всего лишь устройствами, биологическими приставками к финансовым потокам, падающим по ступеням властных иерархий, двуногими машинами воспроизводства рыночных отношений. «Другие правила дорожного движения» можно понять, только помня это. Малер любил машинные метафоры. В снятой им конспиративной квартире у окон и дверей весь день работали магнитофоны, выдававшие на лестницу и на улицу стук пишущих машинок. Изображался офис. Собирались зажигательные бомбы.

Малер аплодировал в своей камере, когда одна из подобных бомб взорвалась и американского сержанта, успевшего побывать во Вьетнаме, похоронил автомат, торговавший кока-колой.

С людьми прежнего вида не может быть разговоров. «Им нечего ждать от Нас, кроме враждебности и презрения» — составляют РАФ заранее кодекс поведения в тюрьме. «В генетической войне нет нейтральных» — любили они цитировать Тима Лири.

Недавно Хорста Малера спросили: «Почему же за вами не пошло большинство, вы же были известнее рок-звезд?». Старый адвокат и бомбист, отсидевший всё, что полагалось, грустно ответил: «Потому что большинство всегда видит себя в роли жертвы, особенно – случайной жертвы, но никогда не представляет себя бойцом».

«Здравствуй, фашистская свинья» — по очереди говорят судье Принцингу Майнхофф, Энслин, Баадер. Каждого из них немедленно выводят из зала. Они не будут присутствовать на собственном суде. Ян-Карл Распе говорит Принцингу: «Ты не оставил нам шанса относиться к тебе иначе, кроме как целиться в тебя из пистолета». Между людьми двух разных видов возможен только разговор языком оружия. «Языком оружия» — Баадер хотел, чтобы история РАФ называлась именно так. «Никакое оружие критики не заменяет критики оружием» — любил он цитировать Маркса.

Его беспокоило, что аполитичные литераторы употребляют в отношении РАФ слово «молитва», даже если они сочувствуют.

Астрид Пролл везет им оружие на краденой «Альфа Ромео». На горной дороге она попадает в буран и впервые за много дней остается совершенно одна. Только бешенный снег вокруг. Ей кажется, это танцует костная мука за стеклом. Молотая кость. Такой мукой кормили заключенных в лагерях смерти, разваривая её в воде. Такую муку оставят полицейские вместо взрывчатки, когда обнаружат в гараже арсенал РАФ и установят за ним круглосуточное наблюдение. Система перемалывает тысячи скелетов, бросает в жернова любую жизнь. Вместо революционного взрыва власть предлагает нам есть молотую кость. РАФ пытались совершить нечто обратное – превратить нашу костную пыль в пластит. Занятость – в действие. Необходимость – в выбор. Костной мукой кормят коров на фермах. Философия власти, как бы она сегодня не называлась, требует от нас признать историю повторением циклов, признать, что в людях не больше шансов развития, чем в коровах.

Но корова не знает, что она – корова, и потому ест, что дают. Сам факт осознания своего положения и ощущение своих возможностей – вечная опасность для власти. Вечный ресурс борьбы.

Первые свои «Беретты» они купили у нацистов из подпольного клуба «Волчье число». Этой сделке предшествовала жесткая дискуссия, но победила диалектика: добро делается из зла.

В чем была минимальная практическая цель «Бригады Баадера»?

Сформулировать очень просто, но чертовски трудно исполнить. Навсегда запугать сильных мира сего, власть имущих и собственностью наделенных. Сделать их навечно податливыми, немного подавленными. Отравить всю их жизнь ни в чем не растворимым ужасом. Для этого надо дать примеры такого людоедства и вампиризма, такие преступления, которые только и могут сравниться с грехами правящего класса, являются их отражением. Это во-первых. А во-вторых, нужно столь сильное и такое красивое, теоретическое и эстетическое оправдание этого справедливого людоедства, которое сделает его привлекательным и оправданным на веки вечные. Йозеф Бойс посвящал свои инсталляции заключенным РАФ. Жан Поль Сартр брал у них интервью. Идол немецкого поп-арта Герхард Рихтер выставлял в галереях огромные цветные портреты Баадера и Майнхоф, скопированные с плакатов «они разыскиваются».

Итак, всякий, кто чувствует в себе вампира, пусть готовит зубы и выбирает жертву. А остальной, кто не чувствует – слишком книжен, вежлив, воспитан, подавлен, растоптан – пускай сделает образ вампира магнетическим, поднимет мысли и мотивы его на уровень выше некуда. Станет добровольным рекламным агентом революционного людоедства.

Ничего нет прогрессивнее, чем сеять ужас, заставлять трепетать буржуазные семьи или превращать таких сеятелей ужаса в святых, в пророков справедливости, в творцов знания, в делателей истории.

Гламурные журналы заказывают мне статьи о «легендарных» и «непревзойденных» РАФ. Нельзя ли, спрашивает редактор, связать их с модным кино, ну, с «Матрицей», например?

В первой серии «Матрицы» безупречно выражен пафос городских партизан, ведущих войну с организаторами всеобщей иллюзии, остановившими время в конце 90-ых плантаторами поколений, пожирающими нашу энергию. Но вторая и третья серии включают обычный для такого «двусмысленного» кино приём – источником зла оказывается не вся Система, но её отдельный, сломавшийся элемент. Фашизм, который РАФ видели повсюду, оказывается не сутью Системы, но отдельным перегибом в отдельных местах, требующим устранения. Революция заменяется реформой, а поражение плантаторов их улучшением. Всем городским партизанам предлагается стать добровольными полицейскими и озеленителями улиц. Пафос же первой серии оказывается чрезмерен и ошибочен. Партизаны перепутали злоупотребления властью с её сутью. В этом смысле, трёхсерийная «Матрица» это история того, как менялась идеология «выживших» и «вписавшихся» герильерос.

У них имелось своё кино. Навсегда запрещенное «Сопротивление» Майнхоф, в котором нет ничего подрывного, кроме личностей – Баадера и Энслин. Или Хольгер Майнц. Он явился к скульптору Хоффу с просьбой сделать стальной корпус гранаты и большое тело бомбы, которое удобно держалось бы под женским платьем, на корсете.

– Зачем? – спросил скульптор.

– Для моего революционного фильма, конечно, — ответил режиссер – в финале там Мадонна среди торговых рядов рожает бомбу.

Этот ответ вполне устроил Хоффа. Нужно стремиться к ситуации, когда все скульпторы будут настолько понятливыми.

Майнц снял короткое кино о том, как сделать и метнуть зажигательную противополицейскую бутылку и не вспыхнуть при этом самому. Рок-н-рольную историю о взаимоотношениях металлического цинка, гексахлорэтилена и нитрата. Эпос о машине, взрывающей в назначенный час саму себя. Собирался снять пару музыкантов, возившую динамит в коляске, вместе со своим грудным малышом.

«Мы все умрем. Единственно важное, за что ты умираешь и как ты для этого жил. У меня была ясность: воевал со свиньями за людей. Я любил жизнь и потому мне плевать на смерть» — за месяц до смертельного исхода своей тюремной голодовки писал Майнц. Последний и самый революционный свой кадр режиссер сделал после смерти. Фотография его, почти испарившегося (42 киллограмма) тела, попала в журналы и стала иконой. Партизаны РАФ носили «Майнца» с собой, чтобы их челюсти никогда не разжались для иудиного поцелуя, примиряющего человека с Системой.

На следующий день после смерти Майнца председатель верховного суда Западного Берлина Дренкман увидел у себя на пороге двух миловидных девушек. Таким любят давать микрофон в популярных ток-шоу. Ничего не понимая, он улыбнулся. Одна протянула ему букет красных роз, а вторая изрешетила судью пулями. Цветы остались на месте преступления. Эти эмблемы социал-демократии перепачкались в крови приговоренного юриста и лежали вокруг трупа, как холодное извинение за то, что позиция в войне может стоить жизни.

Ещё про них несколько раз брался снимать Шлендорф. Его считают не то «сочувствующим», не то «понимающим», как и Стефана Ауста, тусовавшегося с РАФ, избегавшего оружия и через много лет возглавившего «Шпигель».

В «Легендах Риты» две Германии, сжимаясь, давят её как ножницы. Две судьбы марксистской утопии: недостижимая, в ФРГ, была двигателем всей жизни, реализуемая, в ГДР, стала тормозом на пути. Герильерос остается только погибнуть на исчезающей немецко-немецкой границе. Фильм, кстати, консультировался одной из отсидевших участниц многих RAFовских дел.

Сколько можно продать в России маек, если писать на них «мои родители из РАФ»? — интересуется представитель модного магазина – и на каком лучше это делать языке? По-английски, чтобы все поняли, или всё же по-немецки, для создания аутентичности?

Городской партизан Груздат талантливо сделал острую проволоку, режущую шины полицейских у атакованного воющего банка. Когда завербовавший его в революцию Малер попадается, Груздат начинает строить у себя в гараже крошечный геликоптер. План таков: эта самоделка зависает над тюрьмой, бросает лестницу и «цепляет» товарища, чтобы унести его из мест разрешенного заключения в царство запрещенной свободы. Побывав в гараже, товарищи крутят пальцами у виска. «Если мы собираемся изобрести новое общество» — говорит им Груздат, отгородившись от маловеров маской сварщика – «то уж вертолёт это не проблема».

Дочке протестантского пастора снились городские площади, укрытые коврами из мертвых голубей. Тысячи мертвых крыльев. Навсегда в 77-ом она стоит в воздухе своей камеры 720 тюрьмы Стаммхайм. Зависла над полом, преодолев притяжение. У трупа вид ученика, который не станет возражать воспитателю, но никогда не согласится с ним.

«Юрист», написала она на папке, которую, в случае своей смерти, просила передать канцлеру. Эту просьбу обещала исполнить христианская миссия. Этой папки нигде не нашлось.

Я часто вспоминаю это, когда вижу священников или юристов, особенно, если они вместе. Это не личные эмоции, а полезное обобщение. Вера и Право, как два понятия, необходимые Власти, в которую целились РАФ. Знание – Действие – Революция – вот чем предлагали они заменить эти большие слова.

«Я заявляю, что ни у кого из нас нет желания убить себя» — утверждала Энслин за месяц до своего тюремного «самоубийства», синхронного с товарищами – «если же вам предъявят наши трупы, знайте, что это было политическое убийство». Об этих словах и ночном суициде троих заключенных лидеров РАФ спорят до сих пор. Мнения расходятся в зависимости от радикализма спорящих и их доверия к Системе. Некоторые считают, например, что Энслин имела в виду нечто вроде «любое самоубийство это убийство обществом».

— Я верю в то, что однажды сытых затошнит от их сытости» — объясняла она мотивы поджога супермаркета на своем первом процессе.

Огонь в торговом зале должен был перенести реальность вьетнамской войны в жизнь тех, кому она выгодна. «Гори, супермаркет, гори» — пели студенты на митингах поддержки за стенами судебного здания. Насчет тошноты сытых Гудрун оказалась не так уж и не права. Сын швейцарского миллионера и боевик РАФ Вернер Заубер погиб в перестрелке с полицией. Итальянский миллионер Фельтринелли прятал оружие, динамит и боевиков РАФ в своих замках, тайно плавал на личном корабле в Алжир и Ливию. Издавал всю необходимую литературу и практические руководства городских партизан. Курсировал на своём черном Ситроене по всей Европе, чтобы «наладить общий фронт между всеми, кто готов держать оружие». Если уж и браться, то браться за оружие – считал он. Жаль, что в моей стране его вспоминают чаще, как первого издателя «Живаго», за которое Пастернак получил Нобелевскую Премию и был надолго отлучен от советской литературы.

«Мы не заставим их говорить правду, но зато они будут наглядно и бесстыдно лгать» — обещала Гудрун, рассуждая о противнике – «нам нужно 25 часов ненависти в день». Она раздавала новые нелегальные имена. Изобретала термины партизанского языка. Её любимый «Моби Дик», роман об охоте за особенным китом, — источник псевдонимов и подпольных кличек первого поколения РАФ.

В модной лаковой куртке цвета «вамп» она машет нам из 77-ого года. К чему вставлять личные впечатления в такой текст? «Фашизм начинается с разрыва между частным и общественным поведением» — тоже её слова. Её первому мужу, талантливому и несчастному сочинителю Весперу, привиделось под кислотой, что половина его тела пылает, как напалм и это жидкое пламя имеет облик Гитлера. «Опыт и ненависть – вот откуда берется энергия» — писал он мемуары о стреляющем подполье в немецком дурдоме.

Они вдвоем успели сняться в бессюжетном «Абонементе». Студенческое кино, где тела противопоставляются сообщениям.
Система. Именно РАФ и им подобные научили в те годы весь мир писать это слово с большой буквы. Что ненавидели РАФ?

Место, где недопустимым считается бросать пирожные вместо аплодисментов политикам, сжигающим города, отравляющим страны и обрекающим народы.

Время умирающих в рассрочку. Заживо похороненных в офисах и цехах, в камерах и супермаркетах, в школах и на пляжах, в кухнях с мебелью, приобретенной в кредит. Эпоха, когда мечты обязаны быть отвратительно трусливыми, чтобы сбыться.

Способ благополучного растворения каждого в коллективном мифе, ничем не оправданном и в оправданиях не нуждающемся. Этот миф сам оправдывает любой ритуал, сообщая ему пошловатый привкус невыносимой вечности, банальности, оскорбительной необходимости, орнаментального повтора.

«Террор это разрушение дамб, каналов, больниц, электростанций, мостов» — пишет Баадер – террор это то, что делали США во Вьетнаме и Израиль на палестинских землях. Это мертвые секции, предназначенные для политических заключенных в немецких тюрьмах. Терроризм государств применяется ради всеобщего страха. Городская партизанская война наоборот, внушает животный страх всей государственной машине».

Мы ничего не начинаем – объяснялись РАФ – мы хотим положить конец.

Они знали важный секрет – создать новое это значит просто собраться и действовать ради прекращения старого.

Из тюрьмы Баадера часто конвоировали в библиотеку, где он встречался с Ульрикой и вместе с ней «работал над книгой о проблемах трудных подростков». С заключенного сняли наручники, Ульрика спросила охранников, есть ли у них жены и дети, и явно расстроилась, услышав утвердительный ответ. В этот момент она сохранила им жизнь. Заключенный и журналистка сели за стол, закурили, стали рыться в картотеке. Две девушки ждали за дверью, когда освободится читальный зал. Они-то и впустили сюда клоуна с зеленым лицом и двумя пистолетами. Клоун стрелял с двух рук и ранил библиотекаря, один пистолет был газовый, второй – боевой. Две «читательницы» палили газом в лицо охране и, «выкрикивая оскорбления», уложили её на пол. Последней появилась Гудрун в рыжем парике и с карабином. Охрана стреляла с пола вслепую – пули попали в ящики картотеки. Баадер разбил окно и прыгнул вниз. За ним – Майнхоф и остальные. Скрылись на двух новеньких «Альфа-Ромео Спринт». Сразу после освобождения Баадер предложил обстрелять полицейскую казарму из гранатомета, но гранатомета под рукой не нашлось.

Кое-кто из них считал вооруженную борьбу самолечением. Жертвоприношением, позволяющим пробраться с собственной периферии, поощряемой обществом, к запрещенному обществом центру самого себя. Другие называли герилью терапией для общества, разоблачением его преступлений. Справедливым отражением несправедливого насилия, питающего Систему. Элита веками воспитывает у угнетенных комплекс неполноценности, чтобы излечиться, нужно применить в отношении власти насилие.

Каждый боевик РАФ по-своему оправдывал мрачный энтузиазм своего выбора. Каждый из них по-своему любил бомбу.

Для одних мир начался с бомбы. Сначала Бог взорвал её, а потом возникли мы все, как осколки, летящие прочь от центра. Так что, всякий бомбист просто повторяет акт творения. Можно рассуждать о преступности этого акта, но ничего нельзя с ним поделать.

Бомба это амфора, в которой накапливается краденый свет. Мы получаем от солнца тысячи шансов каждый день, но крадем их у себя сами, прячем их в эти сосуды. И когда сосуды с краденым светом переполняются, они начинают взрываться везде.

Мы все создаем бомбу. Я, вы, все вместе делаем её. Партизан есть просто механик, который собирает её и приводит механизм в действие. Он – технический работник Истории, её обслуживающий персонал, но с одним исключением – История не нанимала его на работу и не обещала ему оплаты. История не является отчужденной от своих работников корпорацией воспроизводства рабочей силы, потребительской массы, электоральных толп. История – единственное, что нельзя отнять у людей и когда они это осознают, то сами записываются в её работники.

Всё, что происходит в мире, отныне происходит именно с тобой. С бомбой ты всё решаешь сам, как будто ты создал этот мир.

Взрыв бомбы это место, в котором реальность разрывает иллюзию.

Взрыв бомбы это возмутительное нарушение правил притяжения всего ко всему.

Взрыв это громкое заявление Истории о том, что на этом месте стоило находиться чему-то совершенно иному и гораздо более достойному.

Взрыв это способ позвать к себе самого себя.

Бомба вербует тех, кого смерть пугает меньше, чем отсутствие реальной жизни. Бомбу можно сделать везде и из всего.

Взрыв бомбы это художественный шедевр, который существует менее секунды, а потому предназначен не для людей.

Клауса Юншке первый раз задержали из-за неправильной фотографии в паспорте. Вместо себя вклеил фото председателя Мао, утверждая что это его «истинное Я».

Второй раз сел пожизненно уже как партизан–RAFовец. Сейчас Юншке вспоминает о свинцовых днях: “Ты становишься городским партизаном, перекрасив волосы живешь в незнакомой квартире под чужой фамилией, изучаешь план операции, готовишь себе и другим еду. На водосточной трубе, на почте, в банке — твое фото, тебя разыскивают, ты угроза для Системы. Вместе со своей подружкой ты следишь по ночам за полицейскими машинами с антеннами, в свою очередь выслеживающими тебя. Иногда появляется Ульрика, её не узнать из-за пепельного парика, платка, темных очков и джинсов в обтяжку. — Обожаю зиму — говорит она – рано темнеет и даже днем ты почти не узнаваем».

– Если вы верите в Бога, значит вы избраны и ваш взрыв санкционирован им в мировом спектакле. Если вы не верите в Бога, ваш взрыв тем более разрешен, его разрешили вы сами на основе своего опыта» — спорил боевик в камере со священником. Священник отвечал в том смысле, что зло существует, но горе тому, через кого пришло оно в мир сей.

«Внутри взрыва, за ничтожно малое для нас время, возникают разумные системы такой сложности, которые ни при каких условиях невозможны в привычной нам, длительной реальности. Бомба это куколка, в которой они таятся. Возможно, мы существуем только за тем, чтобы взрывать» – записывал в дневнике примкнувший к РАФ физик. Его товарищи критиковали такое понимание. Посмертно дневник был опубликован в журнале «Бесплатный мир».

Другой активист был исключен из РАФ за то, что использовал для пропаганды «реакционный» немецкий миф о Зигфриде: претендующий на трон кузнец – пролетариат, дракон – буржуазное государство, кровь дракона на губах и коже кузнеца – опыт вооруженного сопротивления, Нибелунги с их проклятиями – фашистское (или феодальное) прошлое, которое всего лишь замаскировано, но не изжито, сокровища Нибелунгов – собственность, требующая экспроприации.

Особенно такая расшифровка не нравилась Гудрун, ведь её имя совпадало с Кримхильдой.

На пожелтевшей обложке сборника их заявлений, подаренном мне немецким телережиссером, империалистический орёл с герба Федеративной Республики перечеркнут эмблемой РАФ – пятиконечной звездой с коротким автоматом внутри. Телережиссер всю жизнь скрывает своё членство в нигде не зарегистрированной немецкой коммунистической партии. Но скрыть, что ты отсидел в 70-ых за «укрывательство и не доносительство» от работодателя нельзя.

После нескольких месяцев их войны, У товарищей из РАФ были автомобили с дублированными номерами, печати полицейских и станки для печатания любых паспортов. Чаще, впрочем, выручала не техника, а находчивость, отличающая людей, излеченных от гипноза Системы.

«Кто из вас оправданный Томми Вайсбекер?» — спросили двух боевиков сразу после суда. Осужденный Генрих фон Раух улыбнулся шире, жандармы это превратно поняли и немедленно его отпустили. Через час оставшийся за решеткой Томми напомнил, что вообще-то суд оправдал сегодня его. РАФ считали Систему идиотской машиной эксплуатации, не различающей отдельных людей, и не ошиблись. Правосудие это театральная сторона эксплуатации.

Они казнили медиамагнатов и многих других, с удовольствием передразнивая бюрократические рассуждения о неотвратимой справедливости, уполномоченной народом.

Бомбами против семей законников РАФ отвечали на карцерные пытки своих товарищей. Фриц Тойфель ввел в обычай блевать на стол дознавателя, когда вам задают вопросы. Свой приговор в суде он слушал, встав на голову, иначе ему было непонятно обвинение.

К Иордану, чтобы стать там другими. Воодушевленные первым успехом, тридцать наиболее надежных герильерос отправились повышать мастерство в Палестину по приглашению Абу Хассана, тогдашнего лидера арабских повстанцев.

В Бейруте их задержали прямо в аэропорту, т.к. вместо документов у большинства оказались неправдоподобные самодельные бумажки, но гостеприимные боевики Абу Хассана взяли аэропорт штурмом и увезли всех к себе на иорданскую базу. В горах, напялив камуфляж, береты и палестинские платки, покрасив черным, «под арабов», волосы и брови, RAF месяцами тренировались в стрельбе из всех видов оружия. Модник Баадер был единственным, кто отказался от зеленой формы и так и ползал по камням в замшевых брюках, отчего к концу обучения выглядел настоящим панком, хотя панков тогда еще не было. Майнхоф чуть не угробила товарищей, неумело обращаясь с «лимонкой». В этой дикой местности девушки тосковали по привычной кока-коле и сэндвичам, их беспокоил ночной вой собак. В остальном всё двигалось по плану: марш-броски, семинары: «Ограбление банка», «Уход от преследования», «Побег из тюрьмы». Жили коммуной в одном доме. Из личных вещей только одежда в тумбочке и автомат – у каждого над кроватью. Потом палестинцы мягко попросили немецких друзей вернуться домой: во-первых не умеют экономить патроны, во-вторых «развращают наших детей» — RAFовцы устроили на крыше нудистский пляж, а в лагере тренировалось немало местных подростков, будущих «живых бомб». Им такое зрелище не полагалось.

У них был стойкий иммунитет к прессе и вообще иммунитет к популярным иллюзиям – черта, которая сближает «террористов» с самыми главными специалистами по «наведению порядка». Хорст Герольд, верховный комиссар по их искоренению, сказал уже после смерти Баадера: «он был единственным, кто полностью понимал меня, а я единственным, кто понимал его». Эта взаимная ясность не исключала войны. Наоборот, делала войну неизбежной.

Десятки ограблений банков и политических похищений. Сотни угнанных машин и захваченных самолетов. Свыше тысячи бомб за двадцать лет. Мишени – военные базы и натовские казармы, престижные офисы, буржуазные редакции. Самые известные из убитых ими – несколько американских генералов, командовавших натовским контингентом в Европе, директора «Сименс» и «Дойче Банка», высокие полицейские чины, бизнесмены и промышленники. Последнего приговоренного, приватизатора восточных земель в уже объединенной Германии, Ровендера разорвало ракетой в 93-ем. Официально RAF сложили оружие в том же году, сравняв с землей пустое здание новенькой тюрьмы Кнаст-Нойбау, подчеркнув так свою «освободительную» миссию: начинали, мол, тоже с освобождения товарища из тюрьмы.

Каждое новое поколение бралось из всё той же вечной тусовки: книжная болтовня, артистическое хулиганство, легкие наркотики, оппозиционное пижонство. РАФ относились к «левой сцене» с иронией, но понимая: и глубокие теоретики, и распространители уже готовых идей, и те, кто непосредственно участвует в войне – все берутся оттуда, из людей начитанных и неряшливых, талантливых и ленивых. К ним переходили те, кто переставал сомневаться. Переставал не потому, что вдруг во все поверил, а потому что сомневаться просто надоело. Сомнения отравляют всё, что ты делаешь.

Перевести вам ещё с немецкого? «Наши сомнения – призраки удушенных революций».

Популярные психологи вычисляли в своих книжках «RAFообразующий тип»: гуманитарные девочки с завышенными претензиями и дикие мальчики с комплексом кинозвезд, плюс юристы, уставшие от крысиной возни в бумагах.

Телепроповедники осмотрительности вторили им: склонные к пижонству мальчики, воспитанные без отцов, и начитанные девочки с глубоким комплексом несостоявшихся монахинь и миссионерок идеально дополняют друг друга в нелегальной группе, для которой любимым способом общения с миром становится насилие.

Влиятельная журналистка Ульрика Майнхоф не так уж долго думала, прежде чем перейти от слов к пулям. Была в её журнале «Конкрет» такая рубрика «Журналист меняет профессию».

Покончив с легальной жизнью, Майнхоф просила арабских товарищей поместить её детей в палестинский лагерь для беженцев. Такая среда представлялась ей во много раз прогрессивнее, чем обычная немецкая буржуазная семья. В итоге её близнецы оказались в коммуне сицилийских анархистов, живущих рядом с Этной. Каждый день после утренней медитации они могли наблюдать вулкан, в кратер которого кинулся философ Эмпедокл, любимый герой Гельдерлина. Фридрих Гельдерлин, один из главных голосов немецкого романтизма и натурфилософии, был прямым предком Майнхоф, а значит и её дочерей. Написав всё, что хотел, он бросился в кратер безумия и отказался от всех привычных связей с людьми. Его другом со студенческих лет был Гегель, прямой предок Гудрун Энслин, с которой Майнхоф создала «базовую вооруженную группу». Одно время в университете Гегель и Гельдерлин даже жили в одной комнате. Из этого получился бы успешный постмодернистский роман, если бы симпатия к «вооруженным группам» всю жизнь не отвлекала меня от успеха такого рода.

На похороны Майнхоф пришли четыре тысячи студентов, одевших в знак солидарности черные маски. Они несли траурную ленту с эмблемой RAF и словами «товарищ Ульрика, революция отомстит за тебя!».

В студенческие годы товарищ Ульрика состояла в «Братстве святого Михаила». Позже возглавила «Комитет против ядерной смерти» и, выйдя замуж за известного публициста Клауса Релля, родила ему двойняшек. В их доме паслись шумные экологи и пацифисты. Примкнула к подполью, когда ей было едва за тридцать.

«Перестать стрелять значит предать себя и снова стать животным» — фраза из дневника «красноармейца», застреленного при задержании. Он начинал с раздачи всем желающим бесплатных проездных, которые готовил дома на самодельной технике.

Венсеремос! Делай золото из своей ненависти. Кто знает, чья фамилия пропишется завтра в истории сопротивления? Не твоя, дорогой читатель? Ты уверен, что не твоя? Видишь мой указательный палец? Указательный палец! Он торчит из этой книжки прямо тебе в лицо. Читай дальше, читатель, надеюсь, ты сумеешь, как Хольгер Майнц и другие немецкие режиссеры, делать это слово, «стрелять» и «снимать» одновременно, кто только не шутил насчёт такой путаницы, вечно забываю английский, значит не всё ещё потеряно, не всё ещё со мной ясно. Читатель, прижми ладонь к грудной клетке или поймай пальцем пульс. Слышишь, как танцует кровь? Это уже тикает бомба, которую ты ещё не собрал. Зря ты думал, что это молитва. Это динамит. Работает часовой механизм. Напрасно ты считал эти звуки песней про любовь. Какой ты поставишь час? Нужно светиться от ненависти. РАФ. Запомни три красные буквы. Без них ты слабее. Какого ты родился числа?

Джерело: http://www.jihad.ru/raf1/